Город и ветер - Страница 86

— Мои извинения, магистр, но приказы Совета были предельно чёткими.

Тэйон продолжал улыбаться, чувствуя, как нагревается на пальце кольцо-печать. Следовало ли слова «приказы Совета» в данном случае смело заменить на «приказы главы Совета»? Ди Эверо вполне мог ухватиться за случай отыграться на старом враге. Магистр Алория взвесил варианты и почти мгновенно отказался от идеи высказать всё, что он думает по поводу права милорда ректора отдавать какие бы то ни было приказы. Те же соображения, которые не позволяли открыто бунтовать против Шаэ, были в силе и здесь: город должен сохранять единство. Хотя бы декоративное. Никаких поползновений против верховной власти в ближайшие девять дней. Пока не случится то, чего так отчаянно ждала королева. Чем бы это ни было.

Что ж. Когда не можешь призвать к ответу власть предержащих, дави на исполнителей.

— И что же это за приказы? — спросил Тэйон всё с той же безупречной вежливостью, от которой волосы на затылке Таш встали бы дыбом. И с нотками сдерживаемого урагана в голосе: — Какие приказы позволяют поставить под сомнение моё слово?

Ему даже не пришлось играть, изображая заливающее глаза расплавленным янтарём остервенение. Нанесено было действительно серьёзное оскорбление.

В городе, где тех, кто не обладал хоть какими-то магическими способностями, считали в лучшем случае неполноценным меньшинством, проблема содержания арестованных стояла достаточно остро. Традиционно используемые в подобных целях крепкие стены и прочные оковы слишком часто оказывались печально неадекватными. Проблема несколько облегчалась тем, что основными мерами пресечения в Лаэссэ были смертная казнь, штрафы и изгнание, так что надолго арестованные в темницах не задерживались. Однако пусть и короткое время, но их всё-таки требовалось удерживать от побега.

Обычно для этого использовались камеры, в стены которых встраивалась соответствующая магическая защита. Ну а для тех немногих, кто был достаточно силён и мотивирован, чтобы защиту взломать, существовал другой способ.

И пытки кейлонгской инквизиции по сравнению с ним казались не самым худшим времяпровождением.

Шеренизовые каменные мешки, также известные, как Слёзы Наутики, Отчаяние Магов или просто душилки, были печально знамениты. Слава о них, приглушённая, но от этого ещё более зловещая, гремела достаточно, чтобы душилки использовались скорее как орудие устрашения, нежели по прямому назначению. И существование подобного орудия было не последней из причин, по которым даже ди Эверо не решался серьёзно раздражать всегда таких спокойных и устойчивых магов земли.

Тюремные камеры из цельного камня были не так уж ужасны: сравнительно просторные, сухие, с приличным освещением и вентиляцией. У них был лишь один недостаток: пористый материал, из которого в этих покоях были сделаны не только пол и стены, но даже мебель, поглощали магию. Нет, не так. Он впитывал магию. Он вытягивал её из любого объекта, оказавшегося в поле действия, присасывался, точно пиявка, к любому источнику экстрасенсорной энергии и тянул, тянул, тянул силу вместе с воспоминаниями, эмоциями, волей — любой психической субстанцией, которая окажется достаточно тесно связана с магической силой. Человек, не обладающий даже зачатками дара, и не заметил бы, что с окружающими его стенами что-то не в порядке. Тот же, кто имел магический талант, но не знал, как им пользоваться, провёл бы наполненную кошмарами и бредом ночь и наутро проснулся бы, навсегда лишённый своих латентных способностей, но, за исключением этого, не пострадавший. Тренированный маг, для которого искусство стало частью жизни и личности, мучился бы много дольше, пока в конце концов от него осталась бы только лишённая разума оболочка.

Именно поэтому душилки никогда не использовались для содержания заключённых, чья магическая степень была ниже адепта. Маг, обладающий одновременно и достаточной мощью, и достаточным искусством в её применении, мог сплести и поддерживать сложную конструкцию, которая бы «защищала» его сознание. Разумеется, ни о каком побеге тут уже речь не шла. Все усилия уходили на то, чтобы отстоять собственные магические способности или хотя бы разум, а любое заклинание, вышедшее за пределы защитного кокона, всё равно мгновенно пожиралось.

Конечно, случались и судебные ошибки. За долгие столетия в душилку попадали люди, недостаточно сильные, недостаточно умелые, недостаточно упрямые — или просто «недостаточно». Так вошла в легенды Наутика Нарунг Загубленная, собственным безумием доказавшая свою неспособность совершить преступление, в котором её обвиняли. Пример, прямо скажем, отнюдь не наполнявший уверенностью и вдохновением.

Возможно, ещё и потому, что на горизонте всегда маячила такая угроза, прибегать к ней старались по возможности реже. Ну по крайней мере, в последние пару столетий. Почти всегда задержанный маг (а речь в данном случае шла об очень могущественных, высокопоставленных и чаще всего весьма высокорожденных магах) предпочитал поклясться на своей собственной стихии в том, что он не притронется к силе. Даже если оставить вопросы чести в стороне, нарушить подобную клятву, данную в соответствии с древним Ритуалом и в присутствии трёх свидетелей, было совершенно немыслимо. Стихии не любили людей нетвёрдых. С теми, кто пытался обманом уйти от исполнения своих торжественно данных обещаний, по слухам, вскоре случались самые… странные несчастные случаи.

То, что его, магистра воздуха, мастера ветров всего Лаэссэ, члена Совета — и лэрда клана сокола, стихии их всех побери! — собирались засунуть в Отчаяние Магов, не предоставив даже выбора, было совершенно диким, по временам трёхлетней давности просто невозможным нарушением процедуры. То, что это делали, не выдвинув никаких обвинений просто из предосторожности и для того, чтобы начать многоходовую дипломатическую игру, было перебором даже по временам нынешним. Тэйон ещё цедил сквозь зубы свой вопрос, а разум его уже прокручивал возможности. Первый, инстинктивный порыв — сообщить Таш! — был задавлен в зародыше. Даже в своём обычном состоянии он не сумел бы пробиться сквозь ментальную блокаду магистра стихии духа, а теперь такая попытка лишь выдаст, насколько он на самом деле слаб. Нет, нужно было держаться с высокомерным презрением, перевести всё происходящее на личный уровень. Лаэссэйский нобиль позволил себе усомниться в слове халиссийского лэрда. Ни больше, но и ни меньше.